And the angel Israfel, whose heart-strings are a lute, and who has the sweetest voice of all God's creatures.

         – Koran.

            …И ангел Израфель, струны сердца которого –
        лютня, и у которого из всех созданий Бога –
        сладчайший голос.
                                  Коран.

 In Heaven a spirit doth dwell
    "Whose heart-strings are a lute;"
 None sing so wildly well
 As the angel Israfel,
 And the giddy stars (so legends tell)
 Ceasing their hymns, attend the spell
    Of his voice, all mute.

 На Небе есть ангел, прекрасный,
    И лютня в груди у него.
 Всех духов, певучестью ясной,
 Нежней Израфель сладкогласный, 
 И, чарой охвачены властной,
 Созвездья напев свой согласный
    Смиряют, чтоб слушать его.

 Tottering above
    In her highest noon,
    The enamoured moon
 Blushes with love,
    While, to listen, the red levin
    (With the rapid Pleiads, even,
    Which were seven),
    Pauses in Heaven.

 Колеблясь в истоме услады,
    Пылает любовью Луна. 
    В подъятии высшем, она
 Внимает из мглы и прохлады.
 И быстрые медлят Плеяды;
    Чтоб слышать тот гимн в Небесах,
 Семь Звезд улетающих рады 
 Сдержать быстролётный размах.

 And they say (the starry choir
    And the other listening things)
 That Israfeli's fire
 Is owing to that lyre
    By which he sits and sings–
 The trembling living wire
 Of those unusual strings.

 И шепчут созвездья, внимая,
    И сонмы влюблённых в него, 
 Что песня его огневая
    Обязана лютне его.
 Поёт он, на лютне играя,
    И струны живые на ней,
 И бьётся та песня живая
    Среди необычных огней.

 But the skies that angel trod,
    Where deep thoughts are a duty –
 Where Love's a grown up God –
    Where the Houri glances are
 Imbued with all the beauty
    Which we worship in a star.

 Но ангелы дышат в лазури, 
    Где мысли глубоки у всех;
    Полна там воздушных утех
 Любовь, возрощённая бурей;
 И взоры лучистые Гурий
    Исполнены той красотой, 
    Что чувствуем мы за звездой.

 Therefore, thou art not wrong,
    Israfeli, who despisest
 An unimpassioned song;
 To thee the laurels belong,
    Best bard, because the wisest!
 Merrily live, and long!

 Итак, навсегда справедливо
    Презренье твоё, Израфель,
 К напевам, лишенным порыва!
    Для творчества страсть – колыбель. 
 Всё стройно в тебе и красиво,
    Живи, и прими свой венец,
    О, лучший, о, мудрый певец!

 The ecstasies above
    With thy burning measures suit –
 Thy grief, thy joy, thy hate, thy love,
    With the fervour of thy lute –
    Well may the stars be mute! 

 Восторженность чувств исступлённых
    Пылающим ритмам подстать. 
 Под музыку звуков, сплетённых
 Из дум Израфеля бессонных,
 Под звон этих струн полнозвонных
    И звездам отрадно молчать.

 Yes, Heaven is thine; but this
    Is a world of sweets and sours;
    Our flowers are merely–flowers,
 And the shadow of thy perfect bliss
    Is the sunshine of ours.

 Всё Небо твоё, всё блаженство. 
    Наш мир – мир восторгов и бед.
    Расцвет наш есть только расцвет.
 И тень твоего совершенства
    Для нас ослепительный свет. 

 If I could dwell
 Where Israfel
    Hath dwelt, and he where I,
 He might not sing so wildly well
    A mortal melody,
 While a bolder note than this might swell
    From my lyre within the sky.

 Когда Израфелем я был бы, 
    Когда Израфель был бы мной,
 Он песни такой не сложил бы
    Безумной – печали земной.
 И звуки, смелее, чем эти,
 Значительней в звучном завете,
 Возникли бы, в пламенном свете,
    Над всею небесной страной.