The Raven

Ворон

Edgar Allan Poe


Эдгар Аллан По

Перевод Жаботинского Владимира Евгеньевича - Altalena (1903)

The Raven Ворон
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door –
             Only this, and nothing more."
Как–то в полночь, утомлённый, я забылся, полусонный,
Над таинственным значеньем фолианта одного;
Я дремал, и всё молчало… Что–то тихо прозвучало –
Что–то тихо застучало у порога моего.
Я подумал: "То стучится гость у входа моего –
              Гость, и больше ничего".
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore – 
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore – 
             Nameless here for evermore.
Помню всё, как это было: мрак – декабрь – ненастье выло –
Гас очаг мой – так уныло падал отблеск от него…
Не светало… Что за муки! Не могла мне глубь науки
Дать забвенье о разлуке с девой сердца моего, –
О Леноре, взятой в Небо прочь из дома моего, –
              Не оставив ничего…
And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door – 
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; – 
             This it is, and nothing more."
Шелест шёлка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах –
Чуткой, жуткой, странной дрожью проникал меня всего;
И, смиряя страх минутный, я шепнул в тревоге смутной:
"То стучится бесприютный гость у входа моего –
Поздний путник там стучится у порога моего –
              Гость, и больше ничего".
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you "– here I opened wide the door;–
             Darkness there and nothing more.
Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,
Восклицая: "Вы простите – я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке – и проснулся лишь при стуке,
При неясном, лёгком звуке у порога моего". –
И широко распахнул я дверь жилища моего –
              Мрак, и больше ничего.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!" – 
             Merely this, and nothing more.
Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая
В ощущеньях, человеку незнакомых до того;
Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,
И единственное слово чуть прорезало его –
Зов: "Ленора…" – Только эхо повторило мне его –
              Эхо, больше ничего…
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore – 
Let my heart be still a moment and this mystery explore; – 
             'Tis the wind and nothing more!"
И, смущённый непонятно, я лишь шаг ступил обратно –
Снова стук – уже слышнее, чем звучал он до того.
Я промолвил: "Что дрожу я? Ветер ставни рвёт, бушуя, –
Наконец–то разрешу я, в чём здесь скрыто волшебство –
Это ставень, это буря: весь секрет и волшебство –
              Вихрь, и больше ничего".
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door – 
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door – 
             Perched, and sat, and nothing more.
Я толкнул окно, и рама поддалась, и плавно, прямо
Вышел статный, древний Ворон – старой сказки божество;
Без поклона, смело, гордо, он прошёл легко и твёрдо, –
Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего
И вверху, на бюст Паллады, у порога моего
              Сел – и больше ничего.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore – 
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
             Quoth the raven "Nevermore."
Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо
Улыбнулся я, – так важен был и вид его, и взор:
"Ты без рыцарского знака – смотришь рыцарем, однако,
Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатёр!
Как зовут тебя в том царстве, где стоит Её шатёр?"
              Каркнул Ворон: "Nevermore".
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning – little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door – 
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
            With such name as "Nevermore."
Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,
Как удар, – но что за имя "Никогда"? И до сих пор
Был ли смертный в мире целом, в чьём жилище опустелом
Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,
Сел бы важный, мрачный, хмурый, чёрный Ворон древних пор
              И назвался "Nevermore"?
But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered – 
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before – 
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
             Then the bird said "Nevermore."
Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,
Точно в нём излил всю душу, вновь замкнул её затвор.
Он сидел легко и статно – и шепнул я еле внятно:
"Завтра утром невозвратно улетит он на простор –
Как друзья – как все надежды, улетит он на простор…"
              Каркнул Ворон: "Nevermore".
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore – 
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
             Of "Never – nevermore."
Содрогнулся я при этом, поражён таким ответом,
И сказал ему: "Наверно, господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока
И отчаялся глубоко и, судьбе своей в укор,
Затвердил, как песню скорби, этот горестный укор –
              Этот возглас: "Nevermore…"
But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore – 
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
             Meant in croaking "Nevermore."
И, вперяя взор пытливый, я с улыбкою тоскливой
Опустился тихо в кресла, дал мечте своей простор
И на бархатные складки я поник, ища разгадки, –
Что сказал он, мрачный, гадкий, гордый Ворон древних пор, –
Что хотел сказать зловещий, хмурый Ворон древних пор
              Этим скорбным: "Nevermore…"
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
             She shall press, ah, nevermore!
Я сидел, объятый думой, неподвижный и угрюмый,
И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор;
Мысль одна сменялась новой, – в креслах замер я суровый,
А на бархат их лиловый лампа свет лила в упор, –
Ах, на бархат их лиловый, озарённый так в упор,
              Ей не сесть уж – nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee – by these angels he hath sent thee
Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."
Чу!… провеяли незримо, словно крылья серафима –
Звон кадила – благовонья – шелест ног о мой ковёр:
"Это Небо за моленья шлёт мне чашу исцеленья,
Благо мира и забвенья мне даруя с этих пор!
Дай! – я выпью, и Ленору позабуду с этих пор!"
              Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Prophet!" said I, "thing of evil! – prophet still, if bird or devil! – 
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted – 
On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore – 
Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."
"Адский дух иль тварь земная, – произнёс я, замирая, –
Ты – пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор
Занесли тебя, крылатый, в дом мой, ужасом объятый,
В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, –
Говори: пройдёт ли рана, что нанёс его топор?"
              Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Prophet!" said I, "thing of evil – prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us – by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
             Quoth the raven, "Nevermore."
"Адский дух иль тварь земная, – повторил я, замирая, –
Ты – пророк. Во имя Неба, – говори: превыше гор,
Там, где Рай наш легендарный, – там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, –
Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"
              Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting – 
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
            Quoth the raven, "Nevermore."
"Если так, то вон, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты" –
Гневно крикнул я, вставая: "Этот чёрный твой убор
Для меня в моей кручине стал эмблемой лжи отныне, –
Дай мне снова быть в пустыне! Прочь! Верни душе простор!
Не терзай, не рви мне сердца, прочь, умчися на простор!"
              Каркнул Ворон: "Nevermore".
And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
             Shall be lifted – nevermore! 
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный чёрный Ворон,
Над дверьми, на белом бюсте, – там сидит он до сих пор,
Злыми взорами блистая, – верно, так глядит, мечтая,
Демон, – тень его густая грузно пала на ковёр –
И душе из этой тени, что ложится на ковёр,
              Не подняться – nevermore!

Ворон

Edgar Allan Poe


Эдгар Аллан По

В переводе Владимира (Зеева, Вольфа) Евгеньевича (Евновича) Жаботинского (Вариант 1931 года)

The Raven Ворон
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door –
             Only this, and nothing more."
Как–то в полночь, утомлённый, развернул я, полусонный,
Книгу странного ученья (мир забыл уже его) –
И взяла меня дремота;  вдруг я вздрогнул отчего–то,
Словно стукнул тихо кто–то у порога моего.
"То стучится, – прошептал я, – гость у входа моего –
               Путник, больше ничего".
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore – 
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore – 
             Nameless here for evermore.
Ясно помню всё, как было:  осень плакала уныло,
И в камине пламя стыло, под золой почти мертво...
Не светало... Что за муки!  Не принёс дурман науки
Мне забвенья о разлуке с девой сердца моего –
О Леноре:  в Божьем хоре дева сердца моего –
               Здесь, со мною – никого...
And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door – 
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; – 
             This it is, and nothing more."
Шелест шёлка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах
Жуткой, чуткой странной дрожью проникал меня всего;
И, борясь с тревогой смутной, заглушая страх минутный,
Повторил я: "Бесприютный там у входа моего –
Поздний странник постучался у порога моего –
               Гость, и больше ничего".
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you "– here I opened wide the door;–
             Darkness there and nothing more.
Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,
Восклицая: "Вы простите – я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке и проснулся лишь при стуке –
При неясном, лёгком звуке у порога моего".
И широко распахнул я дверь жилища моего:
               Мрак, и больше ничего.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!" – 
             Merely this, and nothing more.
Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая,
Полный дум, быть может, смертным незнакомых до того;
Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,
И единственное слово чуть прорезало его –
Зов: "Ленора..." – Только эхо повторило мне его –
               Эхо, больше ничего...
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore – 
Let my heart be still a moment and this mystery explore; – 
             'Tis the wind and nothing more!"
И, встревожен непонятно, я лишь шаг ступил обратно –
Снова стук, уже слышнее, чем звучал он до того.
Я промолвил: "Это ставнем на шарнире стародавнем
Хлопнул ветер;  вся беда в нём, весь секрет и колдовство.
Отпереть – и снова просто разрешится колдовство:
               Ветер, больше ничего".
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door – 
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door – 
             Perched, and sat, and nothing more.
Распахнул я створ оконный – и, как царь в палате тронной,
Старый, статный чёрный Ворон важно выплыл из него,
Без поклона, плавно, гордо, он вступил легко и твёрдо, –
Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего –
И вверху на бюст Паллады у порога моего
               Сел – и больше ничего.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore – 
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
             Quoth the raven "Nevermore."
Чёрный гость на белом бюсте – я, глядя сквозь дымку грусти,
Усмехнулся – так он строго на меня глядел в упор.
"Вихрь измял тебя, но, право, ты взираешь величаво,
Словно князь ты, чья держава – ночь Плутоновых озёр.
Как зовут тебя, владыка чёрных адовых озёр?"
               Он прокаркал: "Nevermore".
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning – little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door – 
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
            With such name as "Nevermore."
Изумился я немало:  слово ясно прозвучало –
"Никогда"... Но что за имя?!  И бывало ль до сих пор,
Чтобы в доме средь пустыни сел на бледный бюст богини
Странный призрак чёрно–синий и вперил недвижный взор, –
Странный, хмурый, чёрный ворон, мрачный, вещий, тяжкий взор,
               И названье: "Nevermore"?
But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered – 
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before – 
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
             Then the bird said "Nevermore."
Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,
Словно всю в нём вылил душу – и замкнул её затвор.
Он сидел легко и статно, и шепнул я еле внятно:
"Завтра утром невозвратно улетит он на простор –
Как друзья – как все надежды – улетит он на простор..."
               Каркнул Ворон: "Nevermore".
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore – 
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
             Of "Never – nevermore."
Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,
И сказал ему: "Наверно, господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока,
И, изверившись глубоко, Небесам послал укор
И твердил, взамен молитвы, этот горестный укор,
               Этот возглас... "Nevermore".
But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore – 
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
             Meant in croaking "Nevermore."
Он сидел на белом бюсте;  я смотрел с улыбкой грусти –
Опустился тихо в кресла – дал мечте своей простор;
Мчались думы в беспорядке – и на бархатные складки
Я поник, ища разгадки:  что принёс он в мой шатёр –
Что за правду мне привёл он в сиротливый мой шатёр
               Этим скорбным "Nevermore"?
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
             She shall press, ah, nevermore!
Я сидел, объятый думой, молчаливый и угрюмый,
И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор.
Мысль одна сменялась новой;  в креслах замер я, суровый.
И на бархат их лиловый лампа свет лила в упор...
Не склониться Ей на бархат, светом залитый в упор,
               Не склониться – "Nevermore"...
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee – by these angels he hath sent thee
Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."
Чу – провеяли незримо, словно крылья серафима –
Звон кадила – волны дыма – шорох ног о мой ковёр...
"Это Небо за моленья шлёт мне чашу исцеленья,
Чашу мира и забвенья, сердцу волю и простор!
Дай – я выпью и забуду, и верну душе простор!"
               Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Prophet!" said I, "thing of evil! – prophet still, if bird or devil! – 
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted – 
On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore – 
Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."
"Адский дух иль тварь земная, – произнёс я, замирая, –
Кто бы, сам тебя ли Дьявол или вихрей буйный спор
Ни занёс, пророк пернатый, в этот дом навек проклятый,
Над которым в час утраты грянул Божий приговор, –
Отвечай мне:  есть прощенье?  истечёт ли приговор?"
               Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Prophet!" said I, "thing of evil – prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us – by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
             Quoth the raven, "Nevermore."
"Адский дух иль тварь земная, – повторил я замирая, –
Отвечай мне:  там, за гранью, в Небесах, где всё – простор,
И лазурь, и свет янтарный, – там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, –
Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"
               Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting – 
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
            Quoth the raven, "Nevermore."
Я вскочил: "Ты лжёшь, Нечистый!  В царство Ночи вновь умчись ты,
Унеси во тьму с собою ненавистный свой убор. –
Этих перьев цвет надгробный, чёрной лжи твоей подобный, –
Этот жуткий, едкий, злобный, пепелящий душу взор!
Дай мне мир моей пустыни, дай забыть твой клич и взор!"
               Каркнул Ворон: "Nevermore".
And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
             Shall be lifted – nevermore! 
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный чёрный Ворон –
Над дверьми, на белом бюсте он сидит ещё с тех пор,
Злыми взорами блистая – верно, так, о злом мечтая,
Смотрит демон;  тень густая грузно пала на ковёр,
И душе из этой тени, что ложится на ковёр,
               Не подняться – "Nevermore".
Переводчик: 
Жаботинский Владимир Евгеньевич (Altalena)

Поиск по сайту

Уильям Крук, У.Х.Д. Роуз
Говорящий Дрозд и другие сказки из Индии
Скачать, читать
Джон Эйкин, Анна-Летиция Барбо
Странствия души Индура
Скачать, читать
Джон Локвуд Киплинг
Животный мир Индии и человек
Скачать, читать