Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door –
             Only this, and nothing more."

В полуночный час угрюмый размышлял усталой думой 
Я над редкими томами - и туманился мой взор; 
Голова сквозь сон кивала... Дверь внезапно задрожала, 
Будто кто-то очень тихо колыхнул дверной запор. 
"Это гость, - пробормотал я, - гость колеблет мой запор, 
             Кто ж не спит до этих пор?"

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore – 
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore – 
             Nameless here for evermore.

Все мне помнится так ясно: ночь декабрьская ненастна, 
Каждый отблеск на паркете стлал загадочный узор; 
Как я утра дожидался и надеждой обольщался 
Скорбь унять в старинных книгах о возлюбленной Линор, 
Лучезарной, несравнимой; в мире ангелов Линор, 
             Там в раю с недавних пор.

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door – 
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; – 
             This it is, and nothing more."

Шелковистый смутный шорох в темно-красных жутких сторах 
Сеял ужас, непонятный для меня до этих пор. 
Чтобы сердца стук унялся, повторять я лишь старался: 
"Это гость, который просит отпереть дверной запор, 
Гость меня увидеть хочет, просит отпереть запор, 
             И не спит до этих пор".

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you "– here I opened wide the door;–
             Darkness there and nothing more.

Успокоенный немного, я сказал, став у порога: 
"Извините, что не отпер двери я до этих пор, 
Но так сладко задремал я, что и стука не слыхал я, 
Вы так тихо, осторожно колыхнули мой запор, 
Что я в стуке сомневался". Тут я дверь открыл во двор - 
             Только мрак мой гасит взор.

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!" – 
             Merely this, and nothing more.

Глубоко тот мрак пронзая, трепеща и ожидая, 
Страшный смертным призрак хрупкий все улавливал мой взор; 
Но молчанье было глухо, хоть и чутко было ухо, 
И одно, одно лишь имя шепот мой твердил: "Линор!" 
И мне эхо приносило снова шепот мой: "Линор!" - 
             Милой сердцу с давних пор.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore – 
Let my heart be still a moment and this mystery explore; – 
             'Tis the wind and nothing more!"

Снова в комнату вступая, весь внутри огнем пылая, 
Я услышал снова будто рук таинственных напор. 
"За окном впотьмах, без света, кто-то верно ждет ответа. 
Кто же, кто же, посмотрю я, за шуршащей дымкой стор? 
             Кто там ждет до этих пор?"

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door – 
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door – 
             Perched, and sat, and nothing more.

Ставень прочь метнул с размаху. Волю дав глухому взмаху 
Крыльев, ворон древний гордо, ворон баснословных пор, 
В комнату мою влетает, мне привета не кидает, 
Но с достоинством вельможи неподвижно держит взор. 
Сел на бюст Паллады тихо, и его спокоен взор, 
             Словно здесь он с давних пор.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore – 
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
             Quoth the raven "Nevermore."

Это птица грусть смахнула, и улыбка проскользнула 
У меня на облик важный птицы с взглядами в упор. 
Я сказал: "Старинный ворон, как ты призрачен и черен, 
Из каких ущелий мрачных ты взметнулся на простор?" 
Каркнул ворон, променявший мрак ущелий на простор: 
             "Никогда уж с этих пор".

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning – little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door – 
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
            With such name as "Nevermore."

Сильно сердце поразило: птица ясно говорила; 
Хоть ответ ее без смысла я не понял до сих пор. 
Трудно было не смущаться, птице той не удивляться, 
Что на бюст над дверью села, - птица из полночных гор, 
Птица с именем столь странным, из студеных темных гор: 
             "Никогда уж с этих пор". 

But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered – 
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before – 
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
             Then the bird said "Nevermore."

Но на бюсте ворон снова все твердит мне то же слово, 
То же слово извергает из своих зловещих нор, 
И другого не бормочет, перьев черных не всклокочет, - 
И когда шепчу я внятно: "Я покинут с давних пор. 
Завтра он меня покинет". Птица каркает в упор: 
             "Никогда уж с этих пор".

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore – 
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
             Of "Never – nevermore."

И в безмолвии свинцовом, пораженный этим словом, 
Я сказал, он послан, верно, от Того, чей рок безмерный 
Речи все в один сливает несмолкаемый укор, 
Безнадежный, похоронный, несмолкаемый укор: 
             "Никогда уж с этих пор".

But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore – 
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
             Meant in croaking "Nevermore."

И мою улыбку снова ворон выманил суровый, 
Кресло выдвинув, поставил я его совсем в упор 
Против ворона. Без слова сел на бархат я лиловый, 
Размышляя, что сказала птица баснословных пор, 
Что же карканье то значит птицы из студеных гор: 
             "Никогда уж с этих пор".

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
             She shall press, ah, nevermore!

Весь в догадках утопая, мысль безмолвьем охраняя, 
В сердце глаз вороньих чуял пламенеющий задор. 
Это чуял и другое, в кресле сидя, для покоя 
Я к подушке приникая, как и лампы ник узор. 
"Ах, теперь ей не приникнуть к той подушке, где узор, - 
             Никогда уж с этих пор".

Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee – by these angels he hath sent thee
Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

Тут струя меня обвила благовонного кадила. 
Серафим его колеблет, гулок пол, шуршанье стор. 
"О, несчастный, - я воскликнул, - Бог в твои страданья вникнул, 
И забвеньем исцеляет память о твоей Линор". 
Каркнул ворон про забвенье в небо скрывшейся Линор: 
             "Никогда уж с этих пор".

"Prophet!" said I, "thing of evil! – prophet still, if bird or devil! – 
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted – 
On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore – 
Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

"О, пророк, - сказал тогда я, - птица добрая иль злая, 
Искуситель ты иль жертва, вихрем сброшенная с гор, 
В заколдованный мой угол, где все полно жутких пугал, 
Исцеленье существует, о скажи, иль это вздор?" 
И тогда про исцеленье ворон каркнул мне в упор: 
             "Никогда уж с этих пор".

"Prophet!" said I, "thing of evil – prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us – by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
             Quoth the raven, "Nevermore."

"О, пророк, - сказал тогда я, - птица добрая иль злая, 
Небесами, что над нами высят горний свой убор, 
Вечным Богом заклинаю, ты скажи мне, умоляю, 
Ах, возможно ли мне будет там, в раю, обнять Линор?" 
Ворон каркнул про святую в мире ангелов Линор: 
             "Никогда уж с этих пор".

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting – 
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
            Quoth the raven, "Nevermore."

"Так исчезни, злая птица, как ночная небылица, - 
Я вскричал, вскочивши с кресла, - уноси твой лживый вздор! 
Только требую теперь я, не оставь твои мне перья, 
Ложь твою они напомнят. С бюста прочь! В ночной простор!" 
Ворон каркнул, не слетая, не летя в ночной простор: 
             "Никогда уж с этих пор".

And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
             Shall be lifted – nevermore! 

И с тех пор на бюсте ворон, мрачно-тих и густо-черен, 
Все сидит, сидит без мысли, как бы вылететь на двор. 
И глаза его так злобны, грезам демона подобны. 
Лампы свет тяжелой тенью птицу на пол распростер. 
Не подняться мне из тени, свет которую простер, - 
             Никогда уж с этих пор.